Светографика - LightGraphic

Кто ты или где Я



. . . . . . . . . . . Вместо вступления



Как только почувствую, что все уснули, сразу начну вытягивать. Постараюсь, на этот раз вытянуть целиком.

Каждый раз, после отбоя я прорезаю в ноге щелку. Возле паха правой ноги, там, где сильнее всего пульсирует. За день кожа на щелке затягивается. Чтобы она не заживала до конца, приходится вставлять спички и залеплять скотчем. Двадцати спичек достаточно, чтобы просунуть в дырку два пальца. Главное, подцепить ноготками за венку. Затем нужно просунуть под петлю палец и медленно тащить.

Я уже несколько раз пытался вытащить вены. Каждый раз что-то мешало. В первый раз я вытащил целый канат из руки. Одной рукой тянуть было неудобно, и я попросил Михаля подержать свисающий конец, пока буду перехватываться другой рукой. Он точно псих. Упал на четвереньки и выбежал из палаты с воплями. Ничего не вышло. Да и сам от криков перепугался.

Из ноги тащить вены удобнее. Двумя руками это сделать намного проще. В прошлый раз я вытаскивал канат, вставив в подтянутую петлю столовую ложку. Это была ошибка. Я накручивал на ручку ложки живую нитку. Долго накручивал. Венка натянулась в струнку. Она стала очень тонкой и пульсировала. Ещё немного и порвалась бы, но у меня задергалась нога. Я выпустил ложку из рук, она выкрутилась в обратную сторону и выскочила, со звоном ударившись о кафельный пол. Наклоняться уже не хватило сил и я проспал до утра.



. . . . . . . . . . . Тайна хромой собаки. Часть 1



Я санитар. Это плохая профессия, и я хреновый санитар. Мой график состоит из ночных смен. Помогать людям - не мое призвание. Мне нравится наблюдать. А ещё мне сказали коллеги, что мое место на больничной койке, а не за дежурным столиком. И как только я возьмусь за старое, то они позаботятся об этом. За старое я не возьмусь, пусть даже и не надеются. Мне это давно не интересно. Пройденный этап. Попробовал и надо двигаться дальше. Глубже забираться надо, но не в тело…. А вот куда?

По ночам, когда за дверьми в палатах черти скребут по стенам своими рогами, стращая болезненных, я пишу. Пишу - это значит записываю мысли, а не то, чем занимаются литераторы, высасывая из своей воображаемой памяти кучу подробного хлама и ажурно переплетая между собой. Своих мыслей всегда мало и я записываю чужие. Про свои мысли соврал, их достаточно, но из них одних трудно составить осмысленное повествование. Ещё они всегда замирают, когда хочу про них написать. Тайна.
Первый раз записал мысли голодной и хромой собаки. Я загнал её в подъезд дома и привязал к батарее отопления. После пинка она перестала скулить. Только тряслась и жалась к батарее. Не подумайте что я изверг какой-то. После того как записал небольшой рассказ я накормил её колбасой (всё это время колбаса торчала в другом месте).

Несколько раз я перечитывал этот рассказ, пытаясь понять свой последующий поступок. Впрочем, речь не обо мне. Важнее передать мысли без искажения. Ничего не добавлял, лишь расставил знаки препинания. Рассказ прилагаю.



. . . . . . . . . . . Тайна хромой собаки. Часть 2



В мешке открывается отверстие и просовывается длинная палка. Каждый раз палка влетает ко мне неожиданно. Она попадает то по ребрам, то в голову. Самое неприятное, когда тычут ею в ухо. Резкая боль и снова хочется есть. Мешок затягивают. Почти сразу сквозь стенки материи начинает сочиться кисель. Густая и сладкая жижа, пузырясь, втекает вовнутрь. Я слизываю еду с шершавых стенок и под собой. Подо мной кисель смешивается с дерьмом, и я пытаюсь привстать.

Мешок дергается, я валюсь в эту смесь и продолжаю лакать жидкую пищу. Затем отверстие снова открывается, и ко мне бросают мышей. Мыши пищат и карабкаются наверх. Падают и окунаются в смесь киселя с отходами. Возятся в этом растворе и затихают. Некоторые пытаются пробраться в меня через уши, рот и жопу. Глубоко они не забираются. Только царапаются и гадят горошинами. Когда в жопе гадят это ничего, а в ушах очень щекотно. Я трясу головой, и мыши с помётом вываливаются из меня наружу, в мешок. Я не знаю, сколько их уже в моем мешке. Некоторые ещё шевелятся, а многие прилипли к моей шерсти и висят спутавшимися колчками. Иногда я сосу шевелящиеся комочки. Я высасываю солоноватую жидкость, хрумкая хрящиками….

Мне хорошо было в утробе… У меня всегда был кисель и мыши. А теперь у меня ничего нет, а у тебя есть колбаса. Покроши мне колбасу на спину, человек, ты же добрый…

. . . . . . . . . . .


. . . . . . . . . . . На коробках. Часть 1



После этого молчаливого допроса животины, мне пришло в голову записывать человеческие мысли. Собственно с тех пор меня и невзлюбили коллеги. Я не стал никому объяснять тогда, почему у привязанного к кровати больного из заднего прохода торчит кусок сырокопченой колбасы. Да и как такое можно объяснить? Чтобы сохранить меня на службе с понижением, в отчете написали: «Пациенты поссорились и подрались, деля передачу от родственников. Испугавшись ворвавшегося на шум санитара, они пытались съесть продукты. То, что не удалось быстро проглотить, они прятали на теле. Часть от сырокопченой колбасы пострадавший засунул себе в анальное отверстие. Вовремя подоспевший сотрудник разнял спорщиков, привязав одного из зачинщиков к кровати».
Но мысли человека, это совсем иное. Они мне больше понятны. В дальнейшем мне уже не приходилось привязывать людей. А вот с колбасой пришлось фантазировать. Вот та история привязанного:



. . . . . . . . . . . На коробках. Часть 2



На кухонном столе пошатываясь от шевеления, стоял стул. На стуле табуретка. На табуретке картонный ящик из-под нового телевизора. На ящике сидел голый мужчина и, упёршись голыми пятками в потолок, терпел. Как только терпение кончалось, он понемножку выпускал в потолок. Струя горячей мочи выбрызгивалась из, зажатой в кулаке, пиписьки. Мужчина регулировал впрыскивание, давая возможность желтым пятнам медленно расползтись над головой. Каждый раз в получавшемся пятне он различал очертания животных, людей и предметов.

Невпитавшиеся в побелку капли свисали прозрачными желудями. Желуди моргали, и капельки мутных слез слетали ему на лицо. Он вздрагивал каждый раз от прикосновения холодной слезы и тряс головой с мокрыми сосульками волос. Я бы его даже и не заметил и прошел мимо, если бы он внезапно не закричал: «Воды». Я подал ему кастрюльку с водой, и он, отпустив сморщенную пипиську, принял сосуд двумя руками. Со свисающего конца упали вниз несколько капель мне на плечо. Я их стряхнул и облизал ладошку. Мужчина напился и молча, передал мне кастрюлю. Я стоял и смотрел, что же будет дальше. Мы молчали. Как подошло время, мужчина сделал пробную струю в сторону, оценивая её интенсивность, и улыбнулся мне.

Не сговариваясь, я понял свою миссию. Надо вышибить стул из покачивающейся конструкции во время следующего впрыска. Мужчина, уверенным напором, вгрызался в намеченную точку над собой. Я мгновенно изменил план задуманного. Я взобрался на стол. Наклонился под стул, подсунул под ножки плечи и, уперевшись ладонями в колени, резко приподнялся, вскидывая конструкцию вверх. Мужчина с заливистым смехом впечатался в потолок и затих. Обломки мебели накрыли нас поверх мокрой коробки. Я приподнялся на локте и рывком вытащил свою голову из-под голой жопы мужчины. Мы оба смотрели вверх. Он немигающим взглядом, а я взглядом создателя, радуясь удачному творению.



. . . . . . . . . . . На коробках. Часть 3



Больной засмеялся в подушку. Торчащая колбаса раскачиваясь, зашлёпала по ягодицам.

— Чего смеёшься?

— Я обманул тебя, вынь колбасу – расскажу правду…

— Обманывать не хорошо, не надо обманывать. Пойми, не надо. Не для себя стараюсь, пойми, сволочь…- я отложил карандаш и ухватился за трясущийся конец колбасы.

Связанный больной продолжал смеяться, и я всунул продукт ему поглубже.

— Ох…

Мы продолжили, теперь как бы правду:
Под самым потолком сидели две женщины, а не мужчина, как наврал больной. Сидели они на высоких коробках из-под холодильников. Головы их упирались в потолок. Из-за неудобной позы они могли смотреть только вниз. Обе женщины были упитанные и обнаженные. Руками они придерживали свои приподнятые и раздвинутые ноги. Сидели они напротив друг друга, по очереди пуская струю. Струю они пускали не в потолок, а друг в друга. После каждого удачного попадания, которого они не могли видеть, а только слышали реакцию, они звонко смеялись.

Коробки шатались, бабы ссали и гоготали. Одна участница, напрягшись, вместе со струёй мочи припустила комочек говнеца. Оставив на потолке трассирующий след, снаряд угодил в голову напарницы, там и остался, запутавшись в волосах. Раненая, отпустив ногу, потерла ушибленное место, основательно размазав какашку по голове. Обе женщины взорвались смехом. Та, что стрельнула, накренилась вперед и, не удержав равновесие, рухнула на подругу. Слетев на пол, бабы замерли. Запачканные коробки накрыли их сверху. Тихо и неуютно стало в комнате. (Надеюсь, читателю до этого было уютно). Лишь изредка из-под коробок доносилось короткое хихиканье, переходящее в стон.

— Первая история была интереснее. У мужиков, вроде как идея была. Я почти поверил.

— Зато вторая – правдивее!

— Да.. мог бы и не говорить, что соврал.

— Не. Я не такой.

. . . . . . . . . . .


. . . . . . . . . . .Запись о глазах. Часть 1



Тишину и мою дремоту нарушили шарканья по коридору. Я, щурясь от света настольной лампы, всматривался в приближающегося пациента. Силуэт мерцал при тусклом коридорном освещении. Бухающий гул от болтающихся на ногах тапочек эхом множился и тревожно выталкивал меня из мирного забвения.

— Стоять! Куда?

— П-п-писать хочется.

— Руки покажи. Повернись. Теперь передом.

Больной повернулся и встал под свет настольной лампы. Мокрое пятно от паха и до колен расползалась, раздвигая мутные округлые контуры.

— Что ж ты, сволочь, не дошёл-то?

— Испугался…

Для меня, ссущий в коридоре пациент, давно уже не в диковинку. Я на секундочку задумался, и из думки выскочила яркая и уверенная идея.

— Спускай штаны и наклоняйся.

Пациент послушно выполнил приказание и замер в ожидании, упершись руками в стену. Я достал из ящика стола огрызок колбасы и хотел было по привычке засунуть в засранное очко, но вовремя вспомнил недавние события и их последствия. Я стал натирать куском колбасы у больного между булок, усиленно массируя сфинктер. Крошки сои посыплись в свисающие штаны. Тот звучно пернул и испуганно поджал ягодицы.

— Я не хочу, дяденька! Я сытый…

— Ну, хорошо, хорошо. Мое дело предложить…. Рассказывай!

— Я пописать шёл и испугался…

Больной бормотал что-то, тряся голой задницей, а я схватил карандаш и лист бумаги и … рассказ прилагаю:



. . . . . . . . . . .Запись о глазах. Часть 2



На кухонном столе лежал глаз и плакал. Я легонько щелкнул его ноготком по роговице. Он обиженно похлопал ресницами и соскользнул со стола, оставив за собой мокрый след.

— Сколько можно плакать, я же извинился…- втянув живот, я наклонился. Пошарил руками по полу и нащупал скользкий шарик. Я брезгливо отдернул руку от своей находки и, пыхтя, наклонился ниже.

Под столом лежали оба глаза. Они с укоризной посмотрели на меня снизу вверх.

— Не начинай только…

Зрачки скосились к переносице и я, наконец, разглядел и сморщенный лоб, и пульсирующую жилку на переносице, и раздутые крылья носа, и вытянутые в трубочку губы… и ссадину на виске, и кровоподтек на щеке, и засохшую сосульку волос с капелькой бурой крови на конце, и неестественно вывернутые руки, и задравшуюся блузку на животе, и разбросанные по полу туфли…

В мгновение пронеслась череда событий, предшествующая щелчку по глазу.

— Обманщица, предательница, змея…. – я энергично наступил на скатившийся под стол глаз и пошмыгал подошвой по липкой лужице.

- Ладно, всё, забыли-проехали! Теперь мы квиты. Кто старое помянет тому глаз долой. Договорились? - на меня смотрели хитрющие глаза. Добродушные морщинки топорщились над пухлыми щечками. Она взяла меняя под руку и потянула за собой.

— Ну как можно долго на неё сердиться?

— Одевай штаны. Пошел к себе в палату, романтик…



. . . . . . . . . . .Окно в доме напротив



Больное искусство, скажете вы. Не знаю. Не знаю что такое здоровое искусство. Не разгляжу, где плавают разделительные буйки дозволенного места для купания. Является ли написанное здоровым, если очень хочется «по большому», а я терплю, и вбиваю смысл в скачущие передо мной буквы. Моя маленькая задача, ухватить рвущиеся мысли и не дать им вывалиться через сжатое отверстие по первой прихоти организма. Это плохо? Может всё-таки опорожниться и, ощущая временные пустоты, описать красоту бытия? А может вдохновиться тем, что не внутри меня? Подсмотреть, так сказать, в округе:

Осень. Ночь. В окне напротив тусклый свет. Ветки деревьев шевелятся, загораживая мне обзор. Черный профиль худого человека ритмично покачивается. Лёгкий ветер колышет фрамугу его окна. Фигура наклоняется вперёд-назад вместе с разбитым окном. Торчащие осколки стекла при повороте вспыхивают иголочками отраженного света. Голова свисает на улицу и покачивается в такт движения рамы. Я заворожено смотрел в единственное светящееся окно дома, проникаясь осенним ритмом чужой судьбы…

. . . . . . . . . . .



. . . . . . . . . . .О колбасе. Часть 1



Несколько строк о колбасе. Записано в «два пера».

— Давайте разберёмся вместе… - главврач указал на кресло жестом, пригласив разделить с ним поздний ужин - Люди в белых халатах быстрее найдут общий язык друг с другом! Сахар кладете?

Я кивнул и насыпал горочку на верхний ломтик лимона. Волнуясь, я засунул себе в стакан не меньше дюжины лимонных долек. Жидкость в стакане посветлела и, даже не пробуя, я почувствовал, как язык сморщился во рту и свело скулы. Врач сделал вид, что не заметил моего конфуза, нарезая скальпелем тоненькие ломтики охотничьей колбаски.

— С колбаской сделать бутербродик?

Я мотнул головой, не глядя на врача. Протянул руку за нарезанными ломтиками, желая и их засунуть себе в стакан.

— С хлебушком будет вкуснее...

Рука замерла уже над стаканом.

— Любишь колбаску?

Я мотнул головой и висевший передо мной кусочек затрясся.

— Да знаю, что любишь, знаю… - почмокал губами, пробуя на вкус запах от нарезки - Только вот не понимаю зачем ты её в жопу-то пихаешь? А?

Врач убрал скальпель в приоткрытый ящик стола, задвинул и уперевшись ладонями в стол, завис над нашим ужином, ожидая от меня откровения.

Я бросил колбаску в стакан, размешал сахар и отхлебнул. Обжег нижнюю губу, пролил себе на руку кипяток и выронил стакан себе на брюки. Вскочил, стряхнул впитавшийся кипяток и полез под стол за неразбившимся стаканом, собирая в пригоршню дольки лимона. Под столом, по другую сторону, смотрело на меня подобревшее лицо в очках. Мы смотрели друг на друга и улыбались.

— Давай вылазь, я ещё налью.

Эти быстротечные события как-то сблизили нас, и я вылезал из-под стола уже с широкой улыбкой на лице, открытым сердцем для исповеди и огромным желанием быть понятым.

— А как же без колбаски? Ведь она... Она… - я вращал глазами подыскивая слова для своего вдохновения - Это ведь для кого вкусно, а для кого и страшно…

— Страшно?

— Да! Там же мясо. Кусочки живой плоти. Некоторые кусочки яркие - из венок, некоторые прозрачные - хрящики и когти. Есть белые, молотые - кости и жир. Серые - мозги. Склизкие - глаза. Сухие и жесткие - сухожилия. Зелёные - плесень и печёночная слизь. Синие и пористые - почки. Жесткие и колющие - щетина волос. Запашистые - гавно... Гавно! - перехожу на убедительные вопли, подкрепляя их широкими жестами рук- Гавна там больше всего. Вся остальная смесь окрашивается в цвет гавна, пахнет гавном и на вкус как двухдневная какашка. По краям покрылась хрустящей корочкой, а внутри сочная, податливая и плохо переваренная смесь...

Перевел дух, глядя в глаза доктору, и договорил:

— А жирок. Маленькие лепёшечки жирка на срезе. Это же взбитая смазка прямой кишки. Если содрать плёночку с колбаски, то там много этой смазки. Как высрали ее, так и закатали. А есть ещё кровоподтеки - от геморройных выделений и от непомерно высохших комков, что раздирают очко своим появлением.

Я взял со стола листок бумаги. Медленно разорвал его пополам и уже спокойнее продолжил:

— Прекрасно понимаю, что там ещё есть соя, бумага и всякая другая малосъедобная дрянь.

— Да, а с ними как же?

— А чего такого, пусть себе высираются в нужной пропорции.

— .. а действительно! - задумчиво промямлил доктор, подталкивая пальцем вверх съехавшие по носу очки.

— Доктор не надо чаю, не надо бутербродов с нарезанными какашками! Давайте прямо сейчас попробуем!

— Что попробуем?

— Я не знаю, как это назвать, но давайте не будем есть вашу колбаску, а вставим её ... ну туда, где ей самое место?

— ... а действительно. Почему нет! - глазки заблестели, ручки затряслись. Движения стали угловатыми и поспешными. Профессор заторопился на эксперимент.

Следующие события лишь кратко обозначу, не утомляя подробностями.
Под задранным белым халатом и над приспущенными брюками, в очке доктора уже торчала и покачивалась недорезанная колбаска. В пальцах он судорожно сжал авторучку. На подоконнике, перед ним лежал чистый лист бумаги.

Этот эксперимент был новым и для меня. Поймав надрезанный конец колбасы, я вправил его к себе, так же задрав халат и зависнув всем телом над профессорским столом с ручкой и листом бумаги. Картина со стороны: Двое серьёзных мужчин с задранными медицинскими халатами стояли, плотно прижавшись друг к другу обнаженными ягодицами, и поспешно записывали...

. . . . . . . . . .


. . . . . . . . . . О колбасе. Часть 2



Ручка дрогнула и размашистым почерком вывела посередине листа:

"Заявление"

Далее по привычному шаблону: От кого, кому. Должности. Имена и отчества без сокращений.

"Находясь под воздействием колбасных флюидов и при непосредственном контакте с «Охотничьей» колбаской, производства Мекияновской фабрики, прошу освободить меня от занимаемой должности. Причина - несоответствие моих профессиональных, деловых и моральных качеств обязанностям простого санитара. Прошу перевести меня, без испытательного срока, в административную группу данного учреждения с повышением заработанной платы, соответствующей данному рангу. Выбор оставляю за Вами. С уважением. По вращению колбасы направо. С уважением и к Вам, оттягивая анус книзу. Всегда с почтением, когда не двигаюсь легче переносить флюиды. Упрекать профессора незачто, он сам в процессе эксперимента. Его жопа также под воздействием сырокопченой колбасы. Его, дурака такого, тоже прошу пристроить работать со мной рядышком, жопа к жопе, как братья чтобы. Как лучший дуэт, как одно гавно в двух прорубях. Модель спаринга и марку колбасы прошу не рассекречивать в течении ближайших лет. Пусть я сдохну на высохшей колбасе, но не сдамся. Жопа профессора опадает и тянет меня за собой. Я стойкий и удерживаю весь вес профессора, практически мышцами ануса. Когда же колбаса лопнет? Сука. Из чего её научились делать...

Дата и Подпись"

Конечно, я опубликую и эссе главврача. Однако, колбаса одна, а какие разные записи.



. . . . . . . . . . О колбасе. Часть 3



Слова ограниченны. Натянуть образы на слова не удается никак. Как описать то, что я сейчас чувствую, человеку, у которого не было в жизни подобного опыта? А вот к примеру: Я стою и держу рукой нос так... Пальцами другой руки извернулся и засунул в нос так... Как написать? Описание одного большого пальца, что трясясь и подкручиваясь, влезает глубже в ноздрю, уже будет неоправданно затянуто. А если указать, что мне в детстве сделали операцию в носовой полости, где хрящи подрезали наживую, оставив острые зазубрины в носу. И вот обкусанный ноготь пальца касается этих округлившихся и заросших зазубрин. Вращаю палец и касаюсь скользкой и гибкой перегородки.

Надавливаю на неё, а она как бы играя со мной, давит навстречу. Я её царапаю ноготком, а она в ответ брызжет мне под ноготь вязкую слизь. Я медленно проворачиваю палец и вынимаю, прислушиваясь к новым ощущениям. Из ноздри с теплой волной крови вывалился пластмассовый пилот из модели самолета Ту-134. Вы разве можете представить моё состояние? Я ведь обыскался эту фигурку, когда заклеивал кабину самолета. Пришлось лепить без пилота. Смотрел в мутные стёкла кабинки и плакал. Как же так самолет и без пилота? А пилот был всегда со мной. Он оброс соплями в моем носу и, молча, ждал. А теперь зачем мне этот пластмассовый уродец? У меня уже давно нет того самолета...

Так вот почему мне подрезали хрящи в переносице, так вот почему я дышал ртом. А как же они не нашли пилота? Почему, прорезав широкую дыру, не вытащили человечка? Почему я неделю лежал в больнице с привязанной к кровати головой и гадил в тарелочку, что приносила тетенька в белом халате. И почему я стал врачом?

Как же описать ту позу, в которой я нахожусь сейчас. Как описать то, что движет мной из заднего прохода, минуя все лабиринты организма. И проникает в мои мысли, двигая шариком авторучки по уже исписанному листу помятой бумаги. Это ведь та же бумага, что перемолота в колбасе, что упирается обеими концами в души. Наши, с санитаром души! Никто не сможет понять, от чего в моей душе торчит колбаса. Моя душа залеплена гавном. Как выплюнуть из души гавно? Я соскакиваю с эксперимента. Все равно не найти нужных слов…

Ниже размашисто стоит резолюция: "Одобряю" Дата и Подпись


Холодный чай мы допивали уже молча. Я свое заявление аккуратно порвал пополам и запихнул в карман халата. Свою писанину доктор нерешительно протянул мне перед уходом.

. . . . . . . . . .



. . . . . . . . . . Шепот души. Первая проба



Шаг за шагом, я стал понемножечку определяться в происходящем. Залепляя душу гавном, я прислушиваюсь к тому «что» она шепчет. Теперь залеплю себе. Жду. Открылся судьбе навстречу и жду. Времени много. Я один в темном коридоре. Ничего не происходит. Ну, так и напишу: Колбаса расширила отверстие и ничего не происходит.

— Как же не происходит? - Болит душа…



. . . . . . . . . . Шепот души. Вторая проба



Приподнимаюсь со стула. Не болит душа. Сажусь - болит и ноет где-то в глубине. В самом сердце что-то скоблит и трётся. Трется сердце о колбасу и стонет. Приподнимаюсь со стула. Ничего не происходит. Сажусь - болит. Как интересно, когда болит, сразу приходят ассоциации, настроения и мысли, и желание встать. А когда встаю - ничего не происходит. Значит надо осесть поглубже и записывать.

Вот я вспомнил про соседа по парте - Досю. Дося никогда не просился с урока в туалет. Он терпел. Дося втягивал в себя поглубже колбаску и потихонечку отпускал. Как только в кишках осядет волнение - втягивал снова. Так и гонял гавно весь урок, порой забывая выходить на перемену.



. . . . . . . . . . Шепот души. Третья проба



Стойте, это не правда. Привстал, перевел дух. Надо писать пока идет, сажусь:

На коленях у дедушки не заживали болячки. Бабушка очень ругалась на него, замазывая свежерасковыренные ранки. Дедушка был старый, но мудрый. Он выращивал зубы под кожей, на коленях. Во рту зубы уже не держались, и он вынимал их, ковыряясь щепоткой пальцев в открытой пасти. Доставал зуб и засовывал под кожу, задрав краешек болячки. Старался пропихнуть поглубже, но бабушка всегда находила все его тайники. Зубы не успевали прорости.... Привстал. Ой, ой. Это чей же дедушка-то был? Я же своих не помню. Присел снова.



. . . . . . . . . . Шепот души. Четвёртая проба



На ворсистом ковре уже засохла коричневая корочка. Связанные руки онемели. А где мои руки. Где руки. Я шевелю пальцами, но не чувствую рук. Где мои руки? Я пошевелил плечами, суставы вяло растолкали окружающее мясо. Плечи есть. Здорово, плечи есть! Пошевелил локтями. Чувствую, как сухожилия натягиваются под онемелыми мышцами. Локти есть! Дальше, дальше... Надо открыть глаза. Открываю и прямо передо мной руки. И пальцы, и ногти, и пульсирующие венки. Радость - руки на месте. Теперь никогда не буду закрывать глаза, чтобы не терять руки... Встал. Сел.

. . . . . . . . . .



. . . . . . . . . .Шепот души. Пятая проба



— Дяденька, достаньте мне самолетик.

Мокрые штаны тянули меня вниз. Я вытягивал одну руку в направлении застрявшей в кустах игрушки, а другой рукой удерживал штаны. Прохожий от неожиданности вскрикнул, услышав из разрытой траншеи детский голос. Подошел к краю ямы и стал, молча, вглядываться, придерживая шляпу рукой. Я тоже молчал. Трясся от холода и ждал, когда же он меня заметит. Прохожий поднял комок сухой глины и кинул вниз. Попал по плечу. Я заплакал, не разжимая челюсти. Дяденька ещё раз кинул вниз глину и прислушался. Гулкий шлепок в лужу и тишина. Мужчина пожал плечами и скрылся из светлого отверстия моей видимости. Там наверху, на кустах, повис мой самолетик. Я его видел, но достать уже не мог… Встал, сел.



. . . . . . . . . .Шепот души. Шестая проба



— Муравьи, это ерунда, вот ты таракана запусти...

Мы с Мишкой соревновались. Мишка выигрывал на два прохода. У него гусеница проползла в одну ноздрю, а вылезла в другую. У меня не вылезла вообще, это потому что я шмыгнул носом. Мишка смог удержать во рту трех жуков, несколько кузнечиков и дохлую мышь во время всего урока. А я, захлебываясь слюнями, проглотил всех насекомых, а слюнявая мышь выкатилась изо рта после подзатыльника училки. Зато хомячка в трусах мы продержали оба равное количество времени. Итак, я проигрывал. Но у меня был ещё усатый таракан - первопроходчик. Маршрут ухо-горло-нос. Я выиграл. Мишка приходил в больницу, приносил яблоки и домашние задания... Встал. Сел.



. . . . . . . . . .Шепот души. Седьмая проба



— Не троньте, это моя душевная память!

Двое, ползали возле меня, сдирали с меня колготки и кусали за выступающий конец колбасы. Я вертела задом в разные стороны, маневрируя между оскаленными ртами. Удар по голове. Я распласталась возле дежурного столика. Что-то навалилось на поясницу, и мои кишки вжались в линолеум. Донеслось чавканье у самых ягодиц. Кто-то сидел у меня на спине и жрал мою колбасу. Я открыла глаза и огляделась по сторонам. Вокруг стояли люди в белых халатах. Ноги в ботинках, сандалиях и туфлях нетерпеливо переступали с места на место. Образовалась живая очередь. Я приподняла голову. Народу прибавлялось. В очередь, торопясь, вставали пациенты из соседних палат. Люди крутили головами и указывали на меня пальцами, кивая друг другу. Вот кто-то слез с меня и залез другой, зажимая мне бедра своими тощими мослами. Снова донеслось чавканье, и очко приятно завибрировало от трясущейся колбасы.

— Семён Абрамович, вы следующий. Я вам очередь занял.

— Благодарю, но я уж в порядке общей очереди… - голос главврача донесся из середины гудящей толпы.

— Ну что вы, вот и коллеги меня поддерживают. Тем более, что мы уже прочли, чем закончился Ваш эксперимент в кабинете.

Люди грызли колбасу. Она всё не кончалась. Они откусывали от неё большие куски, облизывая шкурку и оставляя подтеки своих слюней на моих ягодицах. Душа не открывалась. Люди ели, я ждала. Времени много. Ешьте, жрите, грызите. Я записываю Ваши мысли.

. . . . . . . . . .



. . . . . . . . . . Записки привязанного человека. Часть 1



— Привет! Как самочувствие? Ну, ты молчи, молчи, тебе не надо сейчас много разговаривать.

Я скосил глаза в сторону. Больничная палата. Я пристегнут к койке. Рук не чувствую, онемели. Но они есть - теперь я об этом знаю твёрдо. Глаза слезятся от яркого света. Я часто моргаю одним глазом, и слеза скатывается по щеке на подушку. Второй глаз приберегу открывать пока.

Пошевелил ногами. Они пристегнуты и вытянуты. Такое ощущение, что вены натянулись и покачиваются тросом между пахом и спинкой кровати. Вот сейчас бы рвануть на себя канат, да так, чтоб одним махом вытащить всю вену с кучей мелких отростков...

Дотянуться бы!
Напрягаю руки. Пух. Застучало в висках. Бдзынь. Звенит натянутая цепь и падает металлический пристяжной карабин на кафельный пол. Вскакиваю одним энергичным движением и прыгаю обеими ногами в рваную рану на груди лежащего передо мной человека. Ноги вошли с хрустом в ещё тёплую плоть по лодыжки. Стою, переминаюсь. Шевелю пальцами. Между пальцами скользкая жидкость. Покрутил ступнёй, зарываясь поглубже между кишками. Развернулся на пятке и двинул ступнёй поглубже, через лёгкие к горлу. Встал на одно колено. Руками держусь за обломки рёбер. Тяну мысок глубже, глубже пропихиваю в горло. С трудом протискиваюсь, под руками трещат обломки. Ещё глубже, ещё...



. . . . . . . . . .Записки привязанного человека. Часть 2



— Эй, эй, ты где? - санитар шлепал по моему лицу ладошкой - Возвращайся! Не пугай меня так, а то я доктора позову.

Я снова приоткрыл один глаз. Осматриваюсь. Всё так же крепко привязан к кровати. Яркий свет отражается от белых стен и размыливает очертания помещения и моего посетителя. Кто это? Лицо становится узнаваемым и наклоняется ближе ко мне. В висках снова застучало. Картинка перед глазом задергалась и замерла...

Это дедушка. Он улыбнулся своим беззубым, сморщенным ртом и выпрямился. Я маленький и несмышленый захотел прижаться к нему поближе. Сажусь на кровать и придвигаюсь к деду на голенькой попке. Он гладит меня по головке и смеётся. А может покашливает. Я никогда не был уверен в этих скрипящих гортанных звуках. Что-то треснуло на животе у деда. Мне на плечо вывалилась мягкая кишка и, покачиваясь, заскользила в подмышку. Я повернулся к деду. В животе у него зияла огромная дыра. Кишки свисали и шевелились от раздувавшихся легочных мешков сверху. Мне захотелось вовнутрь деда. Я вытянул шею, пытаясь заглянуть в глаза старику. Он наклонился и кивнул моим мыслям. Я с размаху засунул голову по плечи в самую гущу ... и почувствовал себя уютно и тепло, как в детстве.



. . . . . . . . . .Записки привязанного человека. Часть 3



— Да тут я, тут. Дедушка... - язык не слушался и болтался во рту от ударов по щекам.
— Какой дедушка? - удивленные глаза посетителя моргали возле моего приоткрытого глаза - Чего тебе вкололи, интересно... Пора бы уже и отпустить.
Санитар пощелкал перед моим лицом пальцами. Убедился, что я слежу за его рукой и снова спокойно заговорил:

— Помнишь, как ты ночью по коридору голый бегал с колбасой в жопе? Всех подняли на ноги. Поймать не могли. Ну, ты и шустрый малый...

Я молчал. Санитар продолжил:

— Психи выли в палатах, сирена орала на всю клинику, персонал растерялся... Вот это было круто. Тебя, наверное, надолго закроют. Ты просто монстр! - засмеялся и надкусил с хрустом яблоко.

От хруста в голове что-то хлюпнуло и лицо у меня затряслось. Брызги от яблока полетели мне в глаз и я зажмурился. Не открывая глаз, опустил голову и увидел всего себя стоящего голым. Все тело было покрыто ровными рядами глаз. Они беспрерывно хлопали ресницами, щекоча кожу. Глаза переглядывались, вращая белками. Ряд глаз на животе синхронно взглянул на глаза правой руки. Те моргнули и отвели смущенно свой взгляд в сторону. Затрепетали кокетливо ресничками и искоса взглянули на глаза живота. Один глаз, тот, что на вене запястья, не открывался. Он обмяк под кожицей век. Теперь все глаза моего обнаженного тела смотрели на этот "битый пиксель". Я пожал плечами и поднес руку со скальпелем к вене. Потыкал кончиком метала по незрячему бугорку. Тот никак не отреагировал. Тогда я круговым надрезом погрузил лезвие под самый мертвый глазик и привычным движением выковырял его...

. . . . . . . . . .



. . . . . . . . . .Записки привязанного человека. Часть 4



— О-о… Извини, приятель, - санитар вытер брызги с моего лица краешком белого халата.
Я дернул лицом, как только он коснулся глаза, и с усилием открыл другой глаз. Добродушная рожа тупого медработника растягивалась в беззлобной улыбке передо мной.

— Этот глаз не трогай, он здоровый! - растянутые звуки из недр моего тела перепугали и меня и санитара. Я закивал головой, пытаясь утвердить свою просьбу.

— Ну как хочешь... Я скоро уже пойду. Это я на минуточку к тебе, по старой памяти...

Он кинул огрызок яблока под койку и тот угодил прямо в металлическую утку.

— О, попал!

Ещё раз улыбнулся и, как бы вспомнив что-то, хлопнув себя по лбу ладошкой, продолжил:

— Ни о чём не беспокойся, выздоравливай...- задумался, отведя глаза в сторону - Хотя, какой там выздоравливай... После прочтения твоих записей, тебе, похоже, это не светит. Ну ничего!.. А вот скажи, как тебе удалось обоссать весь потолок в женской палате?

Я молчал и улыбался.

— Хотя, конечно, не ты один ссал на него. Это ведь якобы две пациентки нагадили, сидя на коробках. Мда...

Повисла неловкая пауза, он продолжил:

— Приходили из "органов", шибко интересовались твоим творчеством...

По телу метнулась болючая мурашка, и затылок плотнее вжался в подушку. В ушах порывисто зазвенело, и голос санитара заскрежетал, прорезая металлическими нотками гул:

— На самом деле они приходили не за рассказами, а погрызть колбасу из твоей жопы. Уж как рвались к тебе в палату, как рвались... Только главврач категорично запретил посещение. Но я то знаю, что он, зараза, сам хотел догрызть твою колбасу - посетитель замерцал и изображение растворилось.

Голос без тела продолжил:

— Я и сам пришел к тебе с просьбой... Ну... Может, дашь мне разочек куснуть? Разик один! Ну, пожалуйста. А то ведь эти твари все равно все силой сожрут... Один разик, а? Пожалуйста...



. . . . . . . . . .Записки привязанного человека. Часть 5



Я, молча, кивнула и стала разворачивать свою отлежанную жопу кверху. Развернулась и оттопырила ягодицы. Между булок торчала нескончаемая колбаска. Я взглянула со своего лежака вниз и кивнула посетителю. Тот подставил себе под ноги ящик, взобрался. Затем ухватился покрепче за нижние ступеньки лестницы и полез выше. Лестница тряслась и позвякивала о края моей кровати. Я смотрела на маленькое существо в белом халате и ждала. Тот несколько раз оступился на гладких перекладинах, но продолжал карабкаться вверх. Затем, взобравшись на койку, он, запыхавшийся, подбежал к моей оголенной попе и стал взбираться по пупырышкам и прыщам на коже, как альпинист. Дальше уже я не видела, а чувствовала.

Человечек залез на один из моих ягодичных бугров и затопал маленькими тараканьими ножками к торчащему колбасному столбу. Я от щекотки дернулась, и он скатился прямо к напряженному сфинктеру. Больше его не чувствовала.

Наверное, он кусал колбаску, я ждала. Времени много. Ешьте, жрите, грызите. Я записываю Ваши мысли.



. . . .